М.П. Павлов - Как я стал охотником и охотоведом (Часть 1)
Вернуться назад Пред. стр. 1 2 3 4 5 6 7 След. стр.
Когда со мной стали общаться как с удачливым охотником, да еще и как с опытным специалистом в области охотоведения, я чаще стал получать приглашения не только от сельских, но и от городских учителей для бесед с ребятишками о том, чем могут быть привлекательны дикие звери и птицы. И вот начинал я эти беседы с повествования о том, сколь же восхитительно бродяжничество в пору вешних паводков по закрайкам пойм разбушевавшихся рек или по лесным островам, когда с наступлением осени словно багряной зарей расцвечиваются куртины осинников и белоствольных березняков с вкраплениями ярко-алой рябины или калины. Ну а затем как бы вопрошал своих слушателей и о том, почему же по первозимку, когда земля России вдруг становится белой, первый снег восторженно воспринимается русской душой?.. Тогда же, чтобы вызвать у детей интерес к ярким явлениям природы, я с показом картин прославленных художников-пейзажистов прочитывал фрагменты из поэм сызмальства почитаемого мною великого русского писателя Николая Алексеевича Некрасова, писателя-охотника, славно воспевающего и трудный быт русской деревни, и деревенскую женщину, которая «...коня на скаку остановит, в горящую избу войдет...». И, конечно, крестьянских детей, как тех, для кого «...дровишки... из лесу, вестимо...», так и тех, что «из лесу вышли...», но когда уж:
После таких бесед с ребятишками они не задавали вопроса, почему я подался в охотники, но, как помню, живо просили рассказать, как же мне удалось стать настоящим охотником. Должен сказать, что для меня такие их просьбы не являлись совсем неожиданными. К тому времени я хорошо проштудировал прославленные «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» Сергея Тимофеевича Аксакова и почти уже наизусть знал его поучительные суждения об Охоте и Охотнике. В этих рассказах я, естественно, нашел то, к чему подсознательно шел в стремлении понять саму житейскую сущность охотника. Ведь она эта сущность была им определена суждением о том, что «расположение к охоте некоторых людей, часто подавляемое обстоятельствами, есть не что иное, как врожденная склонность, бессознательное увлечение». Ну а когда, словно бы про себя, я следом прочитал о том, что вот, мол, один деревенский мальчик «...кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за бугром, босой, в одной рубашонке, дрожа от дождя и холода... а других мальчиков не заставишь и за пряники этого делать», такого рода суждение мне сразу стало понятным. Поэтому как бы в свой адрес воспринимал я последующие аксаковские изречения с вопросами о том, «...кто заставляет этого молодого человека, отлагая только на время неизбежную работу или пользуясь полдневным отдыхом, в палящий жар, искусанного в кровь летним оводом, таскающего на себе застреленных уток и все охотничьи припасы, бродить по топкому болоту, уставая до обморока?» или «Кто заставляет в осенние дождь и слякоть таскаться с ружьем иногда очень немолодого человека по лесным чащам и оврагам, чтоб застрелить какого-нибудь побелевшего зайца?»... Поэтому с тем же понятием воспринимал я ответ Сергея Тимофеевича на эти вопросы, ответ, означенный одним словом — Охота! — «...без сомнения одна охота. Вы произносите это волшебное слово — и все становится понятно».
Вернуться назад Пред. стр. 1 2 3 4 5 6 7 След. стр.