На стенах его жилища висели охотничьи трофеи: рога, чучела птиц и кавказский кинжал. В углу на коврике, свернувшись калачиком, лежал черный пес. Вынув кожаный кисет, хозяин дома, заядлый охотник Борис Авдеевич Хомутов или Бах, как его сокращенно по первым буквам имени, отчества и фамилии звали друзья по страсти, набил табаком трубку, но закуривать не стал.

     - Пойнтеры, сеттеры и другие легаши, скажу я вам, - начал Бах, - это европейские породы, им аристократы отбором многие высокие качества в душу вложили, а лайка собака русская, сибирская, мужицкая. В ней, как и в нашем брате, хитреца есть и характер самостоятельный, чтобы себя не забывать.

     Степенно поглаживая седоватую бороду, хозяин продолжал:

      - Взять хотя бы моего Бурана (черный пес в углу, услышав свое имя, поднял голову и стал смотреть на говорившего), отличный полевик, но себе на уме. Как-то на охоте осенью он стаю тетеревов поднял. Вскидываю «Зауер»: хлясть! Хлясть! – пару чернышей сшиб. Один упал по эту сторону речки, а второй – по другую. Того, что близко упал, Буран живо принес мне, а за вторым не идет.

     Он по утке славно работает, но по теплу, а в холодную воду не любит лезть. Тетерев на той стороне еще бьется – самый азарт для пса, ан нет – не идет в воду Буран. Решили мы с товарищем брод поискать, чтобы птицу достать. Приятель пошел вверх по течению, а я вниз. Ходили, ходили, а брода не нашли, вернулись обратно и видим, Буран уж на той стороне и лопает черныша без всякого стеснения.

     Как понять его действия? Он по-своему рассудил:  «Раз они сами не смогли достать птицу, значит, птица ничья, значит, её вправе прибрать кто угодно». И соблазнился, пренебрег холодной водой и уплыл, чтобы набить утробу.

     Или другой случай, - продолжал Бах, - стрелял я метров за сорок глухаря на лиственнице. Он полетел, но с понижением, видать, ранил. Прикинул: на земле будет метров за двести. Идем туда с Бураном. Показал ему это место: ищи! Пес ищет и показывает, что старается, но нет глухаря. Значит, смазал я,  думаю. Присел портянки перемотать, потом дальше иду. И вижу, метрах в полутораста Буран нашел глухаря и уж принялся ему шею отгрызть, хотя обычно битую дичь не трогает. Значит, рассудил кобель: «Ты хоть и попал, но место приземления определил неправильно и сгнил бы глухарь, а я нашел – не пропадать же добру». Я хочу забрать птицу, а Буран зубы показывает: мол, моё это, а не твое. Но отдал все-таки.

     А вот ещё случай. Ночевали мы на охоте с приятелем в избушке, а за ночь снег выпал выше колена. Какая уж тут охота, выбираться надо. Пошли гуськом: впереди, то он, то я, а сзади собаки – мой Буран и его лайка Кубик. Быстро устали и думаем: пусть собаки попойдут передом, все нам маленько полегче будет. Ставим псов впереди себя. Идут. Мы за ними. Глядим, Буран, что впереди шел, в сторонку сдвинулся, наперед Кубика пропускает, а сам в конец процессии. Идем дальше. Теперь Кубик хозяину дорогу уступил и тоже – в арьергард.

     Отдохнули псы, и мы их опять вперед посылаем – тропу топтать. Делать им нечего – слушаются, вперед пошли. Попошли маленько, и вижу: мой Буран уши поднял и взлаял легонько. Это значит, он белку учуял и как нахлестанный помчался по целине влево. Идем без него. Потом посмотрел я назад (листвяк там редкий, без подроста) и вижу, лежит мой Буран и голову на лапы положил, чтобы меньше его видно было. Значит, никакой белкой и не пахло, а он, подлец, решил увильнуть и спектакль разыграл.

     После этих слов Буран встал со своего ложа, подошел к хозяину и положил ему морду на колени.

     - Вот видишь, - сказал Бах, - стыдно ему стало за свои проделки – подлизываться пришел.

     И довольный рассказчик стал трепать легонько пса по голове.

Вернуться назад