Глава (с сокращениями) из книги В.И. Машкина  “Вехи в пяту”, г. Киров, ВНИИОЗ, 2011  

В начале апреля 1968 г. после возвращения из г. Мурманска с соревнований «Праздник Севера» мне приснился сон, в котором я сидел у огромной железной плиты и бесконечно долго стучал по ней молотком. Я воспринял этот сон как явь и понял, что альтернативой такой жизненной ситуации может быть только учеба в институте.

Анализ перспектив существования человечества на основе личного жизненного опыта, собственных увлечений и прогнозов на реалии будущего биосферы от последствий «прогресса цивилизации» привели к убеждению, что одно из актуальных и востребованных в будущем направлений деятельности людей будет сохранение, изучение и восстановление всего живого на планете. Я был буквально одержим мыслью о поступлении и об учебе в институте. Стал читать учебники и книги по биологии, чтобы поступить на факультет охотоведения в Кировский сельскохозяйственный институт или в Пермский медицинский институт. Приоритет охотфака оказался выше из-за необычности и некоторой таинственности профессии биолога-охотоведа, а также из-за возможности без начальников работать на природе.

При поступлении я чуть не провалился на экзамене по биологии, так как в школе мы не изучали генетику, из-за абсурдных гонений на эту науку в СССР. Спас случай. На экзамене предшествующий абитуриент потянул билет, и в придачу к вытянутому билету ему дали третьим вопросом задачку по генетике. Я тоже сначала тянул билет с двумя полосками (на обратной стороне лежащих на столе экзаменационных билетов четко пропечатывалась полоски шрифта, продавленного пишущей машинкой), но мгновенно сориентировался и вытянул билет с тремя полосками, что соответствовало трем вопросам в билете. Мне не дали задачку по генетике. Вот здесь судьба решила вопрос в мою пользу.

Поступать учиться на охотоведа приехали абитуриенты из самых дальних республик, краев и областей СССР. В 1968 году был четвертый набор. Принимали только 50 человек. Конкурс был более 5 человек на место. Некоторые приезжали поступать во второй и даже третий раз. У меня такой страсти к охоте не было, как это имело место у многих абитуриентов, но цель и твердое намерение получить биологические знания были.

После пяти лет работы на производстве первые два года учебы в институте давалась мне очень трудно. Новые знания в меня медленно «вползали» в результате каждодневного труда в аудиториях и в читальном зале. В общежитии готовиться к занятиям было невозможно. Из-за дефицита времени я даже перестал активно заниматься спортом, так как большой спорт требует ежедневных многочасовых тренировок. Я сделал выбор в пользу получения знаний, чему поспособствовал неожиданно появившийся в зимнюю сессию на первом курсе (в январе) тромбоз кровеносных сосудов голени (от физических перегрузок на тренировках и переохлаждения сосудов ног). Врачи предупредили меня даже о возможной потере ноги, если не перестану усиленно тренироваться.

Несмотря на интенсивную учебу, на первом курсе умудрился получить две оценки «удовлетворительно»: по истории КПСС (из-за собственного мнения на эту науку) и физике, которую я откровенно не любил. Третью и последнюю тройку я получил на третьем курсе по микробиологии, и вот за что. Мой приятель-офицер (это он в 1964 г. арестовал нас на ночной охоте на сайгаков в Казахстане, а в 1970 г. приехал в командировку в военную часть в п. Юрью Кировской области) пригласил на танец девушку, с которой пришел в кафе преподаватель микробиологии нашего института. Более того - приятель и ушел из кафе с ней. На экзамене преподаватель-микробиолог даже не задавал вопросов по предмету, а лишь заметил о вреде вторжения в личную жизнь преподавателей. Так я оказался козлом отпущения в мимолетном романе легкомысленной девушки с моим приятелем. Хотя в отношении преподавателя это был правильный поступок со стороны девушки.

На первых трех курсах у нас было много летних и зимних учебных практик. Лишь на первом курсе я их посещал в соответствии с учебным графиком. Остальные отрабатывал по индивидуальным заданиям, уезжая в экспедиции в различные интересующие меня места. Побывал в Абхазии, где изучал флору и фауну бассейна реки Гумисты по заданию Сухумского субтропического ботанического сада. Агроном субтропического ботанического сада, его звали Гиви, удивлялся моей не солидной, но стройной фигуре. Он в свои 24 года при росте около 170 см имел вес более 100 кг и был в два раза толще меня. Без круглого выступающего брюха он бы не считал себя уважаемым человеком. По его меркам и критериям, я до старости остался не уважаемым человеком, так как выпирающий живот у мужчины («беременные мужчины») я лично считал следствием слабости и распущенности. Да и наша профессия полевого охотоведа обусловливает стройность фигуры.

В Абхазии я узнал много неведомых мне древесных растений и довольно хорошо ознакомился с представителями фауны черноморского побережья. Впервые увидел мандариновые сады и дикий (ложный) апельсин, оранжевая кожура которого своей насыщенной горечью словно предупреждает человека и животного о несъедобности смертельно ядовитой мякоти этого плода. Был поражен многочисленностью тунговых деревьев и обилием на них кистей из орехов, которые мне показались очень вкусными. В результате я сильно отравился, и только благодаря своевременному прибытию скорой помощи меня откачали в больнице. Оказывается масло этого ореха для человека ядовито, но является прекрасным натуральным продуктом для авиационных моторов. Во время второй мировой войны самолеты заправляли тунговым маслом, полученным на абхазских плантациях.

В нижнем поясе причерноморских склонов Кавказских гор, заросших дикими плодовыми деревьями и кустарниками, местное население полувольным методом содержит домашних свиней. В основном свиньи кормятся дарами природы, и для удержания их в определенном месте хозяева каждый день в корыто приносят подкормку. По мере истощения естественных кормов корыто периодически перемещают на другое место. Осенью корыто переносят ближе к дому, а к зиме заносят во двор, чтобы можно было ловить свиней. Часто самки спариваются с дикими кабанами, поэтому окраска отдельных особей - пестрая. Однажды я поднимался в горы вдоль русла р. Гумисты и увидел женщину, переносящую на спине колоду для свиней. Я предложил свою помощь и взвалил колоду на спину. По массе она была не менее 80-100 кг. Когда дотащил ее до указанного места, в глазах было темно, а ноги дрожали. Я был поражен выдержке этой хрупкой средних лет женщины, которая регулярно занималась таким перетаскиванием. Я ни разу не видел, чтобы колоду таскал мужчина.

На следующий день, когда я возвращался с гор домой, у тропы меня поджидал мальчишка 7-8 лет. Он сказал, что его отец пригласил меня в дом. Арсен был полный и ухоженный мужчина средних лет. Он поблагодарил меня за помощь его жене и пригласил поужинать. Так продолжалось целую неделю, пока я ходил одним маршрутом. Во дворе их двухэтажного дома стоял стол с полной чашкой грецких орехов и графином с напитком желтоватого цвета. Дети подходили, наливали напиток и пили. Я тоже попросил разрешения напиться. Каково же было мое удивление, когда я понял, что это было легкое виноградное вино. Кстати, за все время пребывания в Абхазии пьяных людей я не видел, хотя в питейных автоматах на улицах за 20 копеек можно было получить стакан сухого вина.

В конце сентября Арсен пригласил меня на свадьбу к его соседям. Меня усадили за стол, где сидели, ели и пили одни мужчины, иногда пели песни. Застолье было очень веселое и содержательное, и я с большим интересом присутствовал на этом празднестве, где имел место и элемент своеобразной состязательности. Без тостов вино не пили. Тосты произносили торжественно и вдохновенно на абхазском языке, поэтому я их не понимал. На каждый очередной тост вино наливали в новую, большей емкости посуду. Если человек выходил из-за стола, то он выбывал из состязания. Когда осталось 6 человек, вино наливали в рог горного козла. Когда из них осталось 3 человека, до дна из своего рога смог выпить только один самый могучий (толстый) мужчина. В награду за успешное завершение застолья под бой барабана, дудочки и своеобразного струнного инструмента ему вручили саблю, нанизали на нее свиной окорок, сыр, арбуз, хлеб, виноград. Под звуки оркестра и пение, победитель с поднятой над головой саблей пошел по кругу. Этот ритуал предопределил его последующую судьбу: на следующей свадьбе в этой местности тамадой будет этот богатырь, который, по моим прикидкам, выпил более 5 литров вина не выходя из-за стола (памперсов в то время еще не придумали).

Осенью следующего года, вместо сельскохозяйственных работ на картофельных полях Кировской области, я поехал с бригадой студентов на сбор винограда в с. Кача в 20 километрах от г. Севастополя в Крыму. Нам предоставили общежитие, кормили в колхозной столовой. В нашу задачу входило ежедневно собрать определенную норму винограда, за выполнение которой приемщик каждому давал жетон. Если выполняли норму, а это более 10 корзин винограда, в оставшееся время мы могли идти загорать и купаться в море. Вот здесь мне пригодился опыт сборщика ягод, который я приобрел в детстве. В конце дня у меня было жетонов на 2-3 дневных нормы. В составе бригады было несколько девушек-студенток нашего института, одна из них, Ирина, впоследствии стала моей женой. У нее не было вятской успеши в сборе ягод, поэтому я помогал ей, и обычно после обеда мы свободно могли распоряжаться своим временем. В Черном море я с удовольствием предавался любимому занятию: много нырял с маской, трубкой и в ластах, чтобы наблюдать подводную жизнь прибрежных водных обитателей.

В Кирове все свободное время посвящал книгам, а с появлением постоянного снежного покрова в выходные дни я ездил на электричке на р. Просницу или Быстрицу тропить выдру либо в пойменные леса тропить рысь, по следам которых можно было много узнать об активности, поведении и способах их охоты.

В зимние каникулы на втором курсе я уехал на север Кировской области в тайгу Опаринского района для тропления зайцев, рыси и охоты на выдру. И однажды, поставив в ивняке капкан 5 номера на жировочные следы зайца-беляка, на следующий день обнаружил попавшуюся рысь. Выдру за все время троплений ее следов и охот мне так и не удалось поймать.

В период учебы только на первом курсе я интенсивно тренировался на лыжах, но после травмы ноги полностью прекратил тренировки и целиком посвятил себя учебе. Но за честь факультета и института еще выступал неоднократно. Были здесь и курьезные ситуации, о которых мы вспоминаем при встречах выпускников факультета охотоведения Кировского СХИ.

В основной массе студенты-охотоведы были физически сильными, крепкими ребятами, поскольку их будущая профессия обязывала нормально и без показного героизма справляться с невзгодами и экстремальными ситуациями в природных условиях. Поэтому и в рядовых житейских ситуациях они достаточно быстро находили и принимали разумные решения.

Так, в декабре 1971 г. должна была состояться межфакультетская эстафета 4 х 5 км по лыжным гонкам в Заречном парке г. Кирова. Старшекурсники, среди которых имелись сильные лыжники, были на производственных практиках. Мы только что приехали с трехмесячной практики. Выбор гонщиков был крайне ограниченным, и к тому же не было хороших гоночных лыж. В это время я уже прекратил активно заниматься спортом, но у меня сохранились две пары лыж с ботинками. Мы приняли решение четыре этапа бежать на двух парах лыж.

Мы не строили никаких иллюзий на высокие места, так как наши соперники на мехфаке, ветфаке и агрофаке в своем составе имели только перворазрядников и кандидатов в мастера спорта, многие из которых были членами сборной команды института. У нас состав был такой: Л. Бояринцев и Л. Машковцев - второразрядники, которые на лыжах не стояли уже более двух лет (кроме институтских занятий по физкультуре), В. Раков - перворазрядник и В. Машкин - мастер спорта, но и мы тоже давно не тренировались, кроме ходьбы на широких лыжах на охоте.

К неудовольствию всех участников соревнования погода была не лыжная, температура около 0°С, а лыжня - гололедный желоб. Смазка лыж при любой погоде всегда важна и сложна, а при такой лыжне особенно, так как лыжи назад «бежали» (отдавали) лучше, чем вперед. Из старых запасов импортных лыжных мазей я что-то подобрал, подмазал лыжи и мы вышли на старт. Все бежали мучаясь на скользкой лыжне, а мы шли охотничьим шагом. В нашей команде участник третьего этапа снимал лыжи с участника первого этапа, а четвертый - с участника второго этапа. Над нами подсмеивались соперники, но яростно поддерживали болельщики охотфака. И мы оправдали их надежды. К восторгу болельщиков на финишной прямой четвертого этапа мы вырвали победу у явных фаворитов - студентов мехфака, в команде которых бежали все члены сборной института.

В аналогичной ситуации весной 1971 г. должна была состояться легкоатлетическая эстафета по Октябрьскому проспекту. Надо было отстаивать честь факультета, и мы собрали команду. Явным фаворитами были команды агрофака и мехфака. В первой бежали два члена сборной области по бегу. Ко всеобщему несчастью накануне ночью выпал свежий снег, толщиной около 5 см. Бежать в кедах по снегу - это то же, что «корова на льду». Команда агрофака где-то достала шиповки, но бежать-то надо было по заснеженному асфальту! И тут я вспомнил, как мы играли зимой в футбол на снегу, надевая на кеды шерстяные носки, чтобы ноги не скользили. Решение приняли мгновенно - тут же послали в общежитие гонцов, и они принесли 20 пар грубошерстных ручной вязки носков. Каждый участник перед самым стартом на тапочки надевал шерстяные носки, и мы, как «стоячих», обошли соперников и с огромным разрывом к неописуемому восторгу всех присутствовавших болельщиков завоевали победный кубок.

Потом команды охотоведов выигрывали даже городские соревнования по спортивному летнему и зимнему ориентированию, поскольку наша профессия обязывает дружить с географическими картами и компасом. Но и здесь не обошлось без курьезов, только другого свойства. На туристических слетах традиционно проводятся конкурсы на скорость установки палатки (мы его тоже выиграли), на скорость разжигания костра и кипячения воды и др. В конкурсе разжигания костра жесткие требования к применяемому топливу: должны быть только дрова (не щепки, не береста, ни другие быстро горящие источники). По условиям необходимо быстро разжечь и довести до кипения) 0,5 литра воды в котелке.

Все конкурсанты шли в лес и собирали мелкие сухие дрова. Мы в лесу также искали нужное нам топливо. Курьез заключался в том, что после завершения конкурса нам не поверили, что мы использовали обычные дрова, поскольку наш котелок закипел через минуту, а у второго призера (это были матерые городские туристы) на это потребовалось более двух минут. Судьи и соперники наши дрова нюхали, пальпировали и даже пробовали на зуб. Пришлось объяснять судейской бригаде, что лес и поле - это дом родной охотоведа, и он знает, что при сломе ствола дерева сосны в поврежденную погибающую часть ствола еще долго поступает смолистый сок. Этому меня научила бабушка, которая печь разжигала лучинами из смолистых поленьев сосны. Насыщенная смолой сухая древесина имеет золотистый цвет, легко колется и, подсушенная на костре, вспыхивает вся мгновенно (почти как порох), что случилось и у нас. Тем не менее, опыт пришлось повторить, после чего нам заслуженно вручили первый приз.

Летнюю сессию второго курса я сдавал на два месяца раньше своих сокурсников, чтобы с В. Муравицким поехать в Кургальджинский  госзаповедник, водные угодья которого по международной конвенции признаны особоохраняемыми, так как лежат на путях массового пролета многих видов водоплавающих птиц. На озерах Северного и Центрального Казахстана, богатых рыбой, тогда вели промысловый лов множество рыбаков.

Для Володи это была преддипломная практика со сбором материала по влиянию сетевого лова рыбы на водоплавающих птиц. Работа у него получилась обстоятельная, очень интересная и практически значимая. Данные исследований показали, что в ставные сети попадает и погибает много речных и особенно много нырковых уток. В вентери же крайне редко попадались только виды нырковых уток. Это позволило рекомендовать в озерах Центрального Казахстана запрет в летние месяцы сетевого лова, а допустимым способом промыслового лова рыб может быть только вентерный. Таким образом Володя доказал крайне негативное влияние деятельности рыбаков на состояние численности водоплавающих птиц. Свой диплом по исследованной проблеме он защитил на «отлично».

Мне предложили провести инвентаризацию млекопитающих на территории заповедника. Работа поисковая и увлекательная, требует знания разнообразных методик учета животных: визуального на маршрутах; по следам жизнедеятельности и по отпечаткам лап на грунте, ловчими канавками и давилками в различных биотопах. Приходилось ловить, делать коллекционные тушки с черепом и сдавать в фонды заповедника этикетированный материал с названием вида животного, промерами его тела, указанием автора лова, места и даты добычи. После завершения исследований я написал отчет (мой рукописный отчет перепечатывали, разбирая мой почерк «куриной лапой» почти полгода).

На мое счастье, в этот период музей заповедника оформлял высококлассный таксидермист биологического музея Алма-Атинского университета А. Романов, у которого я прошел обучение по изготовлению тушек и чучел зверей и птиц. В тот период на охотфаке КСХИ студентам не преподавали трофейное дело и таксидермию, поэтому после возвращения в октябре на учебу в институт я привез более 50 тушек птиц и более 30 черепов и шкур разных видов зверей. Благодаря такой богатой коллекции меня не отчислили из института за месячное опоздание на занятия.

Представление биоматериала студентами после практик было обязательным и сейчас является одним из основных способов пополнения фондов    учебного материала для аудиторных занятий и экспозиции биологического музея факультета Вятской сельхозакадемии.

Во время обследования прилежащих к заповеднику степных территорий, я впервые увидел живых сурков-байбаков. Они сразу покорили меня, и это была любовь с первого взгляда на всю оставшуюся жизнь. Они показались мне удивительно похожими на человека семейно-коллективным образом жизни, повадками, даже каким-то внешним сходством. Встанет столбиком - и кажется, будто перед тобой уставший после трудов праведных человек. С тех пор каждое лето я мчался к суркам в разные уголки СССР.

В фауне заповедника был еще один примечательный вид - фламинго. Эта птица имеет необычный, даже несуразный внешний облик. На песчаных   отмелях   горько-соленого оз. Тенгиз заповедника находится самая северная и многочисленная колония этого редкого вида и единственного представителя отряда фламинго. Образно выражаясь, внешне розовый фламинго - это дольно крупный красавец-урод на тонких длинных ногах с длинной тонкой шеей. Своеобразен небольшой, круто изогнутый клюв, которым из воды и жидкого ила он отцеживает мелких ракообразных.

Гнездится колониями на открытых мелководьях, сооружая из песка и ила возвышение с углублением на вершине, в котором  откладывает 1-2 эллипсовидных белых яйца. Окраска оперения розово-белая, особенно яркая на крыльях и ногах, концы маховых перьев - черные.

Розовый цвет определяют пигменты поедаемых фламинго рачков, которых в горько-соленых водах оз. Тенгиз великое множество. В зоопарках при кормлении фламинго пресноводными рачками с покровами серого цвета розовый цвет ног и оперения птиц становится серым.

Концентрация солей в северной половине озера достигает 200 г/л. Моя попытка искупаться в озере показала, что утонуть в этой воде нельзя. Человека выталкивает на поверхность, почти как пробку из бутылки шампанского. Выйдя из воды нужно сразу же обмыться пресной водой, так как на жаре и ветру обсыхаешь мгновенно и покрываешься корочкой соли, стягивающей кожу. Особенно опасно раздражение глаз от этой воды, она нестерпимо жжет слизистую и буквально делает человека незрячим.

Грязь (ил) озера вылечивает радикулит, снимает боли в суставах у людей, чему я был свидетелем. Для этого нужно на отмели закопаться в ил и лежать по 30-40 мин ежедневно 4-5 дней. Раньше сюда верхом на лошадях за сотни километров казахи ездили для лечения.

Вспоминается поразительный случай, произошедший при съемке фильма «Думают ли животные», в работе над которым я принимал непосредственное участие. Режиссер Киевской киностудии документальных фильмов Олег сопровождал своих людей во время съемок, присутствовал при живоотлове и кольцевании фламинго на колонии, проводимом сотрудником заповедника Е. Волковым и мной.

Вернувшись на коренной берег после двухнедельного пребывания на островах озера в колониях фламинго, все члены нашей экспедиции решили помыться в речке с пресной водой и побриться. Взглянув на себя в зеркало, Олег истошно закричал: «Дайте мне расческу!!!». Он был лысым, и редкие волосы на его голове присутствовали только на затылке. Сняв с головы после длительной круглосуточной носки свою соломенную шляпу, он с восторгом увидел, что по всей голове у него стали расти белесые волосы, именно поэтому ему сразу же захотелось их расчесать. Видимо, это обусловлено поразительной особенностью микроклимата озера: наличие какого-то невидимого излучения или испарения повлияло не только на организм человека, но и на кинопленку.

Операторы отсняли более 3 километров кинопленки, их герметично упаковали, но в фильме смогли использовать только фрагменты полета стаи фламинго, отснятые в 70 км от озера, где отсутствовало влияние озера Тенгиз. Вся цветная пленка, отснятая у озера, была равномерно испещрена белесыми полосками-царапинами. Аналогичная ситуация была у кинооператоров из Алма-Аты, которые за два года до этих съемок тоже хотели отснять на оз.Тенгиз фильм о жизни фламинго. Они снимали с воздуха, на суше, на воде и под водой, но весь материал (это 5 км пленки) пришлось выбросить в корзину. Кстати, и мои цветные фотопленки также были безнадежно испорчены неким воздействием. Черно-белые же фотопленки повреждений не имели, и с них были получены хорошие снимки.

Необычность атмосферы на этом озере наиболее красочно проявляется во время восхода и захода солнца. Особенно ярко большинство цветов радуги проявляется утром, когда восходящее солнце в прозрачном воздухе при зеленом цвете воды переливается желтыми, розовыми и оранжевыми сполохами и, поднимаясь вверх, тянет за собой все утончающуюся зеленовато-голубую ножку и выглядит, как разноцветный гриб с шарообразной шляпкой. Такого изумительного зрелища я ни раньше, ни позднее больше нигде не встречал (ни в лесу, ни в тундре, ни в степи, ни в пустыне, ни в море, ни в горах).

В заповеднике мне довелось сотрудничать с орнитологами института зоологии Казахской Академии наук (Э. Ауэзов, М. Бикбулатов, Ю. Грачев и лаборант Володя). С орнитологами и кинооператорами мы много ездили на экспедиционных машинах с целью обследования и съемок орнитофауны на близлежащих к заповеднику озерах. Однажды в ауле остановились попить кумыс. Нас окружили и довольно долго обнюхивали 3 крупных сторожевых пса кавказской породы. Вскоре два пса удалились, а один еще долго кружил вокруг нас, потом подошел к молодому лаборанту Володе, который до этого постоянно с опаской оглядывался на пса, и, подняв лапу, обильно пометил его мочой. Володя не любил собак и боялся их, пес это хорошо почувствовал по поведению и, возможно, запаху и маркировкой мочой продемонстрировал свое отношению к трусливому человеку.

Когда нам принесли в косушках (глубокие фарфоровые чашки емкостью около 0,5 л) кумыс, мы с наслаждением пили натуральный терпкий напиток. Кинооператор Ф. Ржешутек, не допив до дна, остатки кумыса выплеснул на землю, так как на дне плавали черные частички нечто похожего на навоз. Что тут началось! Казахи стали громко кричать, а некоторые даже бросать в нас и в машину камнями. Нам срочно пришлось уезжать. Дело в том, что кумыс у казахов считается священным напитком и выливать на землю его нельзя. Своим действием Феликс осквернил напиток и гостеприимных хозяев. А мусор в бурдюках с кумысом встречался не у всех, у кого нам приходилось гостить. Видимо, это обусловлено чистоплотностью хозяйки. Брезгливые люди этого перенести не могут. Кто знает эту особенность, тот не пьет напиток до дна, а только слегка отпивает и передает чашу хозяину.

Одним из заданий алмаатинского отряда орнитологов был поиск новых колоний фламинго на озерах огромного пространства от оз. Тенгиз до Иргиз-Тенизской впадины. Из Целинограда мы вылетели на вертолете. Примерно через час полета в воздухе заглох двигатель, и летчик на ротации посадил вертолет на землю. Признаюсь, при быстром и почти бесшумном снижении вертолета было ощущение, что содержимое моего желудка подходило к горлу.

Страха не было, а было чувство напряженной безысходности и беспомощности. При ударе о землю погнулись штанги крепления колес, но вертолет, экипаж и все пассажиры остались невредимы. Обследование территории проводили на самолете АН-12. Поразительной была раскрепощенность летчиков (два Бориса). Она проявлялась в их поступках: при виде в степи одинокой юрты самолет совершал посадку, и мы шли в гости, чтобы выпить кумыса; увидев на земле стадо сайгаков, летчик выводил самолет на бреющий полет и мы стреляли животных. В самолете в запасе лежал даже трос и 2-х метровый рельс, которым летчики обычно сбивали бегущих сайгаков. А однажды летчики направили самолет в пике на грузовую автомашину. Ехавшие в кузове машины три пассажира в испуге на полном ходу выпрыгнули и кубарем покатились по земле. Это было откровенное хулиганство, если не оценить сильнее. С другой стороны, мы не летчики, и от таких перегрузок на виражах у меня было ощущение, что моя голова лопнет от боли.

Другой особенностью летчиков была способность в большом количестве пить спиртное и в состоянии «никакой» летать. Однажды второй пилот отсыпался в салоне самолета, а первый вел самолет. Я сидел в кресле второго пилота. Летчик долго крепился, чтобы не уснуть, но потом, показав мне на компас-шарик, сказал в каком он должен быть положении, чтобы самолет летел ровно, и пилот «выключился» примерно на 1 час. Вся команда, в том числе и орнитологи, отсыпались в салоне самолета после развеселой предыдущей ночи. К счастью, погода была нормальная, и за время моего пилотирования самолет не качало и не кидало.

А началось все с того, что у нас заканчивалось горючее и мы приземлились в аэропорте г. Аркалык. Здесь уже стояло несколько пассажирских самолетов, которые не могли вылететь, так как на заправке якобы не было горючего. У нас в хвосте самолета было около 170 добытых нами уток. Мы их предложили заправщику и он заправил наш самолет, а в придачу еще дал трехлитровую флягу спирта. Когда мы прилетели на берег оз. Сага и сели поужинать, этого спирта «для полного счастья» не хватило. Было уже темно (около 21 часа). Летчики включили фары на самолете и по неровному кочковатому полю взлетели, чтобы в ближайшем ауле купить водку. Примерно через час, ориентируясь на единственный наш костер, по этим же кочкам благополучно посадили самолет и продолжили пиршество. Поздно ночью все в спальных мешках улеглись под крыльями и фюзеляжем самолета, так как утром на открытом месте бывает обильная роса. Второй пилот ночью вдруг проснулся и захотел куда-то полететь. Включил зажигание, после чего с завыванием начинал раскручиваться маховик мотора. Я единственный, кто не пил спиртное, поэтому проснулся и уложил его спать. Так повторилось еще дважды. На четвертый раз попытка Бориса удалась, мотор взревел, и самолет сразу же начал разворачиваться. Я выскочил из спальника, забрался в кабину и выключил зажигание. Бориса связали и пытались уложить спать. Но среди нас не оказалось Юры Грачева. Стали искать Юру. Через 15-20 минут мы услышали глухой крик, по которому нашли брошенный сухой колодец глубиной около 4 м. В нем зашнурованный в спальнике вниз головой стоял Юра. Оказывается, когда мотор завелся и все бросились в разные стороны от самолета, Юра прямо в спальнике прыгал примерно 150 м и упал в колодец. К счастью, в нем не было воды. Наконец, все улеглись и спокойно проспали до утра.

После завтрака все уселись в самолет для дальнейшего полета, но самолет не заводился. Оказалось, что ночными попытками завести самолет, был посажен аккумулятор. Я единственный из всех был дееспособен, и мне пришлось раскручивать ручкой маховик двигателя, чтобы завести мотор. С третьей попытки мотор заработал, и мы полетели дальше.

По итогам этого обследования новых колоний фламинго мы не нашли, так как даже на старых известных колониях птиц не было. Отчасти это обусловлено обсыханием озер, а в основном исчезновение этой редкой птицы происходит из-за прямого преследования человеком. Достаточно сказать, что у казахов бешбармак (национальное казахское блюдо из мяса и теста) из языков фламинго считался деликатесным блюдом. Одно это свидетельствует о размахе добычи птиц. Через некоторое время после появления из яиц птенцов взрослые птицы начиняют линять и примерно на 15-20 дней полностью утрачивают способность к полету. В этот период поймать их не представляет труда, поскольку птицы плотными стаями держатся у берега или медленно плавают по открытой воде. К периоду наших наблюдений от колонии в несколько десятков тысяч особей осталось не более 4-5 тысяч птиц.

Удивительной и необъяснимой была осведомленность местных жителей степей о происходящих событиях у дальних соседей. Однажды мы приземлились за 170 км от предыдущей остановки. Хозяин юрты нам рассказал: кто мы, куда и зачем летим. Ни радио, ни мобильной телефонной связи в то время у одиночных чабанов не было. На вопрос, откуда он все это знает, аксакал ответил, что «узун кулак» сказал, то есть - ветер сплетник донес. Невероятно, но факт.

В конце августа вместе с орнитологами на автомашине мы поехали в Алма-Ату. По пути проехали по сурчиным колониям Карагандинской области. На одном из озер, к западу от Балхаша, в субботу предполагали пострелять уток. Охотники стояли по берегам в три эшелона: внешний - располагался по кромке озера в бордюре камышей, второй - внутри озера на глубине, позволяющей стоять в болотных сапогах, а третий - на глубине около 1-1,5 м, стоя в воде, при этом ружье и патроны лежали на надувных плотиках.

В начале охоты (в 18 часов) мы насчитывали до 220 выстрелов в минуту. Через час были слышны лишь одиночные выстрелы, так как все утки сидели в центре озера и были недоступны охотникам. Аналогичную картину я наблюдал при открытии осенней охоты на водоплавающих в Луганской области. Результативность охот на одного охотника здесь была намного ниже, чем в Кировской области, где утка рассредоточена значительно шире по угодьям.

В Талды-Курганской области стал известен случай смертельного исхода от съеденных уток. Оказалось, что отец и сын скончались от отравления утиным мясом, в котором было выявлено более 400 ПДК тяжелых металлов. Проверка методом кольцевания показала, что это пролетные утки с водоемов Среднего и Южного Урала. Известно, что вся грязь с осадками и ядовитыми выбросами от промышленных предприятий концентрируется в водоемах, накапливается в организмах моллюсков, ракообразных и в растениях, которые являются массовым кормом уток. То есть, утки находятся на вершине пищевой пирамиды потребителей, аккумулирующих загрязнители.

Приехав в Алма-Ату я познакомился со многими сотрудниками института зоологии АН Казахской ССР, с которыми в будущем пришлось часто сотрудничать. Здесь сложилась комичная ситуация. Ряд молодых сотрудников у меня почему-то стали спрашивать автографы. Недоразумение вскоре разрешилось. Я и не подозревал, что тогда был похож на популярного киноартиста А. Демьяненко, и меня приняли за эту знаменитость.

В Алма-Ату поехал с нами и В. Муравицкий. Он родился и вырос в тайге и великолепно ориентировался в лесной местности. Но в городе Кирове и в Алма-Ате он постоянно блудил и терялся, поэтому его приходилось постоянно сопровождать. Этому парадоксальному явлению я объяснения не нахожу, поскольку обычно люди теряют ориентировку в лесу, а не в городе.

После возвращения с опозданием на занятия почти на полтора месяца меня чуть не отчислили из института. Но я благополучно отчитался за отлучку и продолжил обучение. В зимние каникулы на третьем курсе с В. Муравицким (он учился на пятом курсе охотфака) поехали на его родину в Верхне-Тоемский район Архангельской области поохотиться на белку. Его брат Геннадий был профессиональным охотником.

Белки в лесу было много и мы хорошо поохотились. Памятна одна своеобразная привычка Геннадия. Убив белку, он тут же снимал с нее шкурку, переднюю часть тушки отдавал собаке, а задок складывал в заплечную сумку. Вскрывал желудок белки и содержимое съедал. Я тоже попробовал тепленький комочек содержимого желудка белки из ядрышек семян ели. По вкусу отдавало запахом елей и отвращения не вызывало. Вечером в избушке мы варили задки белки, но Геннадий почти не ел, а только пил чай. Съев 8-10 комочков семян ели (каждый массой около 10-15 граммов), человек вполне насыщается. В годы урожая семян елей поедание охотниками содержимого желудков добытых белок на промысле - дело обычное в Архангельской области. Удивляет разборчивость и тщательность очистки семян белкой: в желудке мы обнаруживали их идеально очищенными от черных скорлупок.

В период учебы я стал часто наведываться в библиотеку ВНИИОЗ, чтобы изучать литературу по суркам. Благодарен судьбе за возможность встречаться с сотрудниками института. Одним из первых, с кем я познакомился, был высоклассный фотоанималист, писатель и исследователь морских млекопитающих и птиц СВ. Мараков, который вел у охотоведов курс «Фотография живой природы». В честь его заслуг в 2010 г. Командорский заповедник был назван именем С.В. Маракова. Судьба свела меня с известным ученым Б.А. Лариным, который руководил моей курсовой работой по биологии ондатры. Приходилось по вопросам изучения ондатры обращаться к заведующему лабораторией охотничьих угодий Г.К. Корсакову.

В это время в институте и его периферийных отделениях ондатровая тематика была одной из основных. Руководили темой Г.К. Корсаков и С.В. Мараков. Мне предложили во время трехмесячной практики поехать в Балхашский промхоз для сбора материалов по кормовой емкости угодий оз. Балхаш для ондатры. Тому способствовал и мой прошлый опыт подводного плавания, так как нужно было оценивать биомассу не только околоводной, но и подводной растительности. Также необходимо было собирать материал по половой и возрастной структуре популяции балхашской ондатры. Мне предложили самому выбрать помощников из числа студентов. Я выбрал еще троих: Александра Семко, Вячеслава Своротнева и Николая Перминова.

С Сашей Семко мы сдружились во время рейдов ОБХСС г. Кирова на барахолки (вещевые рынки), куда нас привлекали для идентификации шкурок пушных зверей, конфискованных у торговцев. Размах «черного рынка» пушнины был большой. Достаточно сказать, что в государственную заготовку поступало лишь 5-15% процентов добытой лисицы и ондатры. «Оседало» на руках до 40% соболя и т.д. Крашеного кролика нередко выдавали за ондатру и норку, а крашеного сурка и суслика-песчаника - за норку. Были и другие фальсификации. Однажды подойдя к торгующему шкурами морского зверя, мы спросили: «А где же на шкуре чешуя?». Этот торгаш, у которого были крашеные шкуры собак, на провокационный вопрос сгреб своих «морских зверей» и бросился бежать с рынка. Своими знанием пушнины мы обязаны высококлассному знатоку мехов пушных видов зверей России З.Х.Давлетову, который подобрал великолепную коллекцию мехов для учебных занятий охотоведов КСХИ. Он написал обстоятельный двухтомный учебник по товароведению продукции охотничьего промысла: по пушно-меховому сырью, охотничьим дериватам и другим сырьевым объектам. В будущем многие охотоведы-ученики З.Х. Давлетова добились больших успехов в сфере пушного бизнеса.

В августе месяце, вскоре после моей женитьбы на Ирине - студентке экономического факультета сельскохозяйственного института, я с сокурсниками поехал в Казахстанское отделение ВНИИОЗ в г. Алма-Ату. Там нас разделили. Н. Перминов поехал работать в Баканасский промхоз в дельту р. Или, а мы втроем - в г. Балхаш.

В аэропорту г. Алма-Аты нас не хотели впускать в самолет из-за значительного превышения веса допустимого багажа, так как у каждого было по охотничьему ружью и более 30 кг заряженных охотничьих патронов, да еще прочее снаряжение. Отправили благодаря одному из работников аэропорта, который был охотником.

В промхозе нас встретили хорошо и сразу включили в работу -сортировать сурковые шкурки, проводить их дообработку и обезжиривание в металлическом барабане в опилках с бензином. В июле-августе охотники промхоза добывали сурков в закрепленных угодьях в Карагандинской области и к нашему приезду вернулись с промысла. Со многими промысловиками мы познакомились, и один из них, Володя Стрелков, предложил нам жить в его пустующей трехкомнатной квартире. Он сам жил в доме своих родителей. Мы охотно согласились, и эта квартира превратилась в своеобразный клуб встреч и обмена опытом с охотниками. Они частенько заходили к нам, угощали нас рыбой и другими балхашскими деликатесами, а мы в разговорах выспрашивали у них неизвестные нам тонкости работы промыслового охотника. До начала ондатрового промысла много раз выезжали с ними на охоту на уток, кабана и на рыбалку.

Охота на кабана в камышах своеобразна и опасна. На одной из них, при стрельбе в сумерках по невидимой цели (на шорох камыша), был убит охотовед этого промхоза В. Шишкин. У меня тоже был печальный случай: при загонной охоте убил вместо кабана домашнего теленка. Дело в том, что на южном берегу озера многие охотники круглый год держат на вольном выпасе скот. Когда есть необходимость их продать, то коров и бычков загоняют на специальную баржу и везут на мясокомбинат, к которому от пристани идет изгородь, и одичавший скот гонят по этому проходу прямо на бойню. Периодически хозяева пересчитывают свое поголовье. Иногда бывает отход домашних животных от волков и просто гибель по различным причинам.

До Балхаша диких кабанов я видел только однажды под Сухуми. В Кировской области в угодьях кабанов я не встречал, так как они только начали заселять территорию области.

На охоте меня поставили на узкую перемычку суши между двумя озерами. Предупредили, что кабан бежит быстро, издавая сильный шум от сминаемого сухого камыша, поэтому спутать его не с кем и стрелять надо навскидку и быстро. Все так и было. Я выстрелил по мелькнувшему в проеме тростника животному. Когда его нашли в 30 м в камышах, это был не кабан, а рыжеватый полугодовалый бычок. Охотники посмеялись и примерно вычислили хозяина этого бычка. После охоты ему сообщили об этом. Он махнул рукой и сказал: «Бог дал и бог взял! А с нас ему бутылка водки».

На рыбалке мы впервые увидели аборигенов Балхаша - балхашского окуня и маринку. Особенностью маринки является нежное и вкусное мясо и ядовитость ее икры, имеющей черный цвет. В Балхаше был акклиматизирован осетр, поэтому его лов был запрещен.

С директором промхоза П. Богомоловым мы заключили договор на добычу ондатры и нам выделили оцинкованное листовое железо для лодок, поскольку лодки купить мы не смогли.

Нам посоветовали найти мастера и сделать заказ на изготовление промысловых лодок-байдарок, на которых ходят не с веслами, а с шестом. Мы прошли по многим адресам, но перед ондатровым промыслом у всех шла подготовка снаряжения и орудий лова, и никто не соглашался помочь нам.

В поисках лодочного мастера я зашел во двор к опытному охотнику Н. Мурзину, который в это время на столе разделывал полуторометрового осетра. Делать лодку он отказался, но порекомендовал мне одного старого деда Ефима, который за бутылку водки в день будет нас консультировать, а мы будем сами делать лодки. На прощание я сказал Мурзину, что нельзя икру осетра держать в оцинкованном ведре на солнце. Он ответил, что черная икра ядовита и он даже своим песцам ее не дает (он разводил вуалевых песцов и обожал есть их мясо, считая его самым вкусным). Я попросил разрешения взять эту икру, и потом мы почти месяц ее ели и угощали многих охотников. Заблуждение охотника Мурзина было обусловлено тем, что обитавшая в оз. Балхаш рыба маринка имела черную икру, которой можно смертельно отравиться.

Посетив деда Ефима, мы заключили устный договор и утром принесли ему бутылку водки. Предварительно нам пришлось на стройке украсть доски для днища и боковых обводов лодки.

Бабка Анисья, жена деда Ефима, увидев принесенную нами водку ужаснулась и сказала, что ему и бутылки портвейна в день много. Потом мы приносили портвейн, и аксакал был доволен.

Мы сделали 2 лодки, за что были очень благодарны деду за науку. Для того чтобы сделать шесты для лодок, нам пришлось идти на ночной промысел на стройку, где один отвлекал сторожа, а другие отбирали доски без сучков, из которых мы потом выстругали прекрасные 6-метровые шесты.

Впоследствии мы познакомились со сторожем, принесли ему черной икры, вяленых лещей и трехкилограммового свежего сазана, на что он сказал: «Надо было сначала принести подарки, а шесты я бы и сам вам сделал».

Нас вновь разделили. Славу Своротнева определили в Каратальский производственный участок - самый восточный участок промхоза на северном берегу Балхаша, а нас с Сашей Семко - на южный берег Балхаша. Поэтому нам пришлось выделить Славику лодку, а мы с Сашей на двоих остались с одной лодкой, хотя строили их мы с ним вдвоем.

На катере промхоза «Орел» (капитан Володя, а механик - Леонтич) нас со снаряжением (лодка, шесты, капканы, продукты и пр.) высадили на песчаный полуостров в глубине южного побережья Балхаша, изрезанного многочисленными протоками, где в большом количестве обитала ондатра.

Кругом были 4-5- метровой высоты заросли тростника. Недалеко от нашей высадки стояла избушка-вагончик штатного рыбака Геннадия с его семьей (его жена, дочка и племянник).

Мы поставили 2 палатки: одна спальная, другая хозяйственная, которая периодически служила для нас баней, для чего мы нагревали на костре камни, затаскивали их в палатку, а потом поливали их водой, после чего можно было париться ветками селитрянки (лиственный полукустарник). Вода была солоноватая, поэтому пить ее можно было только после кипячения. Дров от саксауловых деревьев было в достатке, но за ними нужно было ехать довольно далеко. Здесь нам помог рыбак, который на своем баркасе привозил нам дрова по протоке. Мы помогли ему с продуктами и постоянно снабжали мясом уток и фазанов, которых здесь добыть нам не представляло труда. У Геннадия оружия не было.

В первый же день мы поставили две рыболовные сетки, и у нас постоянно была свежая рыба, избыток которой мы солили и сушили. В основном ловилась щука, судак, сазан, лещ и балхашский окунь. Маринка попадалась редко. Хлеб быстро кончился, и мы сами пекли пресные лепешки на крышке казана. Пищу готовили на костре. Проблем с пропитанием и жильем у нас не было.

Наш восторг от робинзиады скоро пропал, так как целый день надо было много работать: плавать на лодке, настораживать капканы, обдирать и обезжиривать шкурки. При этом нужно было тщательно вести полевые журналы измерений зверьков, наклеивать на этикетированные листы нижние челюсти, взвешивать и измерять пробы растительности. Первые две недели ондатра ловилась особенно хорошо. Без привычки и опыта работали от зари и до зари, частенько и вечером при керосиновой лампе.

По угодьям шныряли браконьеры, так как шкурки ондатры пользовались большим спросом. Однажды на своем путике я увидел моторную лодку и мужчину. Увидев меня, он выстрелил в меня через тростники, и только одна дробина попала мне в левое бедро. Известны и другие случаи. Так, у охотника на соседнем участке после сильного ветра разогнало сплавины, после чего на месте одной из них обнаружили скелет человека, который много лет пролежал под ней. А к началу учебного года с практики не вернулся наш однокашник Виктор Волошин, которого убили браконьеры, которых он пытался задержать при ловле ондатры в Краснодарском крае. Его именем названа природоохранная дружина в Вятской ГСХА.

К октябрю уже стало меньше ондатры, так как мы обловили большую часть выделенных нам водоемов, да и сноровка появилась. Оставалось время на обследование близлежащих прибрежных угодий. Это в основном песчаные барханы с зарослями саксаула, гребенщика и различных трав. Здесь оказалось довольно много фазанов семиреченского подвида, на границе с камышами обычными были косуля и кабан.

В глубине песков я обнаружил множество следов, а потом и увидел табуны лошадей по 30-50 голов. По рассказам охотников, это выпущенные казахами в 30-е годы XX века личные лошади (при раскулачивании). Сейчас они стали одичавшими животными, а потому мои попытки подкрасться к ним в дневные и сумеречные часы не увенчались успехом. На выстрел гладкоствольного ружья они не подпускают. Жеребец зорко охранял табун и при обнаружении опасности мгновенно, стремительно уводил табун в безопасное место. Поскольку южное Прибалхашье совершенно неосвоенный людьми край, где дорог практически нет, лошадям здесь живется довольно привольно. Хотя сейчас, с появлением у многих охотников мощного, с оптическим прицелом нарезного оружия и желания стрелять во все, что шевелится, шансов на жизнь у этих животных остается немного.

В конце октября на Балхаше так называемый период «не лед не вода». Начинает холодать, дуют холодные ветры, и вода в закрытых высоким тростником спокойных протоках и заливах начинает покрываться слоем льда. На открытых плесах, где дует ветер, лед постоянно ломается, и образуется «снеговая шуга». Все это затрудняет передвижение на легких лодках, а слабый лед не позволяет ходить пешком, поэтому промысел прекращается до надежного ледостава.

К этому времени мы выполнили наш план добычи ондатры (300 штук), собрали научный материал по заданию ВНИИОЗа и свернули лагерь. На катере «Орел» нас доставили в г. Балхаш, где нас давно ждал однокурсник Слава, который, к нашему огорчению, бросил лодку на своем участке (сам он ее не делал, поэтому и не ценил). Лодка нам была нужна, поскольку мы с Сашей Семко договорились с директором промхоза о приезде сюда на следующий год на преддипломную практику для работы штатными охотниками на промысле сурка и ондатры.

До отъезда домой я много беседовал с охотниками о способах и организации добычи, обработки шкурок, мяса и жира сурков, смотрел образцы их капканов и другого специфического оборудования охотника-сурколова, чтобы в Кирове приготовить снаряжение, оборудование и приехать оснащенным к промыслу на следующий год.

Зимой наш курс на две недели сняли с занятий (по неделе на группу) и отправили на охоту на зайцев. В Нолинском плодопитомнике (130 км южнее Кирова) выпавший обильный снег (выше изгороди) позволил многочисленным в том году зайцам-белякам свободно заходить на его территорию и уничтожать плантации плодовых кустов и деревьев. За неделю наша группа добыла 123, а другая группа - 81 зайца. Таких веселых и результативных охот на длинноухих у меня больше не бывало.

Весь учебный год на четвертом курсе прошел под лозунгом изучения биологии сурков и подготовки к промыслу. Я перечитал всю доступную в библиотеках КСХИ и ВНИИОЗ литературу по биологии и добыче сурков.

Образ жизни этих грызунов был изучен довольно обстоятельно зоологами противочумных служб и учеными Института зоологии Казахской ССР, так как в горах Средней Азии и в Забайкалье эти зверьки считались основными хранителями очагов этой страшной болезни. В 1967 г. вышла обстоятельная монография профессора Д.И. Бибикова «Горные сурки Средней Азии и Казахстана», которую мне удалось купить. По промыслу же сурков информация была крайне скудной. Проблемой рационального использования ресурсов сурков в стране никто не занимался.

Подготовка снаряжения для промысла потребовала изготовления длинных металлических колышков с прочными цепочками для капканов и специальных вертлюгов к ним. Сделали обдирочные и запорочные ножи, обезжировочные скребки, горбыли и прочие приспособления. Особой заботой было накопление денег на приобретение мотоцикла, поскольку на промысле необходим транспорт. Пришлось записаться на курсы мотоциклистов и получить права на вождение.

Все эти текущие дела благополучно решались. Главной сложностью могла стать летняя сессия, которая по учебному плану была в июле месяце, а на промысел сурка промхоз выезжал уже 1 июля.

Я пошел к декану охотфака В.Г.Сафонову с просьбой экзамены летней сессии сдать в мае-июне, то есть на 1,5 месяца раньше.

Сначала декан не соглашался, но после рассказа о проведенной подготовке к промыслу и уже купленном и специально оборудованном вьючными коробами мотоцикле марки Минск-106 Владимир Георгиевич со вздохом сказал: «Машкин - ты авантюрист» и подписал разрешение на досрочную сдачу экзаменов.

Но возникла еще одна проблема. Мне исполнилось 26 лет, а в 27 лет заканчивается призывной возраст для срочной службы в армии. Учеба в институте предоставляла отсрочку от армии до окончания института, но мне тогда уже исполнялось бы 28 лет. Военкомат завалил меня повестками с приглашением на призывной пункт. Надо отдать должное Владимиру Георгиевичу, он убедил военкома, и меня отпустили на преддипломную практику.

Мы с Сашей Семко заказали контейнер и все наше оборудование и мотоцикл по железной дороге отправили в г. Балхаш. Экзамены успешно сдали и 20 июня были уже в г. Балхаше. Встретили нас как старых друзей. Но все со смехом смотрели на нашу миниатюрную «макаку», которая выглядела как гоночный мотоцикл.

Сурчиные угодья промхоза находились в Егендыбулакском районе, на северо-востоке Карагандинской области, примерно в 600 км на север от г. Балхаша. Некоторые охотники добирались к месту охоты самостоятельно, а большинство (35 человек) погрузили свое снаряжение на грузовые автомашины промхоза, а сами добирались на своих мотоциклах с колясками марки «ИЖ» или «Урал». Мы со своим снаряжением и мотоциклом была загружены в кузов автомашины ЗИЛ-131.

Через сутки, 3 июля 1972, наш караван прибыл в сурчиные угодья, и охотников стали развозить по закрепленным участкам. Мы внимательно рассматривали и запоминали планировку стана охотников, размещение жилых и рабочих помещений. У большинства все размещалось в одном месте: жилая палатка, обезжировочный станок и топочная печь.

Чистотой, аккуратностью и рациональностью планировки особенно запомнился стан Володи Септа. Все сооружения были обтянуты пленкой или клеенкой, оборудованы отводными канавами для воды и навесами от дождя. Располагались они в 10-15 м друг от друга, а выгребная яма и топочный пункт в 60 м от жилой зоны. У него было налажено безотходное производство. Шкуры обезжиривали и сушили пресно-сухим способом, жир перетапливали вперемешку с мясом, потрохами, костями в казане и сливали в 200-литровые бочки. Закапывали в землю только желудочно-кишечный тракт зверьков.

Владимир жил в столице Киргизии г. Фрунзе (сейчас Бишкек) и там перетопленными сурчиными субпродуктами откармливал свиней. Сало от его свиней было очень вкусное, нежное и с множественными мясными прослойками. Секрет заключался в том, что он грубые корма (иногда даже сухой конский навоз) поливал сурковой мясо-жировой субстанцией.

Нас поставили на самый северо-восточный участок, на границе Карагандинской, Павлодарской и Семипалатинской областей в горах Жельтау. Это невысокие с мягкими склонами и выходами скальных материнских пород горы с богатой луговой травянистой растительностью. По обширным низинам были редкие березовые рощи. Недалеко от нас стоял штатный охотник Михаил Камзараков, которому на полевом стане помогала его жена. Михаил стал нашим первым полевым учителем по установке капканов, обработке тушек и вытопке жира.

С  учетом нашей неопытности на двоих нам дали план добычи - 300 сурков. Штатным охотникам устанавливали план добычи от 500 до 1500 особей.

Руководителем моей дипломной работы З.Х. Давлетовым мне была поставлена задача собрать материал по морфологии волосяного покрова. Этот вопрос у сурков был практически не исследован. На всех шкурках я должен был снять промеры площади шкурки, описать состояние линьки, измерить специальной линейкой на 5 участках шкуры длину направляющих, остевых и пуховых волос, оценить и измерить зонарность их окраски и цилиндрическим пробоотборником 0,25 см² взять кусочки кожи с мехом на огузке для последующего изучения их под микроскопом. А. Семко собирал материал по организации и технике ведения промысла сурков.

Сурков на нашем участке было очень много, и ловили мы их в радиусе 1-3 км от своего лагеря. В пределах нашей промысловой территории стояло 3 зимовья, где жили пастухи-казахи с семьями и выпасали крупный и мелкий рогатый скот. Ловил сурков в основном я, а Саша на стане снимал и обрабатывал шкурки, топил жир. Я помогал ему и осуществлял все промеры тела и волосяного покрова сурков для дипломной работы.

Вначале работа у нас пошла довольно успешно, но потом начались конфликты с чабанами. Я всегда предупреждал чабанов о предполагаемых местах установки капканов. Но вскоре чабаны стали пасти скот в стациях сурков с установленными на них капканами. Овцы заходили на сурчины и нередко попадали в капканы. В этом случае капкан травмировал ногу овцы. Из-за постоянного беспокойства снижалась активность сурков и уменьшалась их уловистость. На мои возмущения чабаны отвечали, что овца при пастьбе всегда идет против ветра, и они ничего с этим поделать не могут. В очередной раз, обнаружив овец на участке с установленными капканами (при этом чабан верхом на лошади наблюдал за ними с вершины холма), я подъехал к чабану и с такой силой дернул за луку седла его лошади, что конь упал и придавил чабана. С этих пор ни один чабан больше не сетовал на ветер, а овцы выпасались там, где я не ставил капканы.

В отместку они стали заставлять своих детей топтать ногами шампиньоны, которые в массе росли на брошенных старых тырлах (стойбищах), так как видели, что после дождя мы всегда собирали грибы и готовили из них пищу. При этом мы иногда угощали жареными грибами их детей, а также огурцами и помидорами, периодически привозимыми нам охотоведом промхоза. На наш вопрос, зачем они это делают (топчут ногами грибы) был дан ответ: «Мы трава не кушаем».

Ситуация, примирившая нас с чабанами, произошла через месяц нашего противостояния. Однажды ночью чабаны всю ночь с фонарями бегали и кричали около своего дома и загородки со скотом. Овцы блеяли, коровы мычали и шарахались в загородке и даже сломали изгородь. На следующую ночь все повторилось.

Утром приехал к нам чабан Сарсек и попросил прогнать волков, которые пришли сюда и не дают спокойно отдыхать животным. И даже утащили одну овцу. Поскольку мы уже устали от постоянных конфликтов с чабанами, Саша чтобы отмахнуться от них, сказал, что мы эту проблему решим. Конечно, мы ничего не предпринимали, но в очередную ночь все прошло спокойно. А в обеденное время мы видим процессию: верхом на лошади едет чабан, за ним идет жена, а следом идут дети и все что-то несут в руках. Оказывается, они пришли поблагодарить нас за помощь в изгнании волков. Мы это восприняли как должное. Нам они принесли молоко, сухой сыр, баурсаки (хлеб), вяленое мясо и пригласили на бешбармак. С тех пор наши взаимоотношения нормализовались. Мать больше не отбирала и не топтала у своих детей помидоры, огурцы, яблоки и арбузы, которыми мы их угощали. Чабан Сарсек попросил только его сфотографировать как Ленина, то есть во весь рост и верхом на лошади. Я это охотно сделал и потом из Кирова отправил фотографии крупного формата. А в последнюю неделю после промысла, когда у нас закончились продукты и за нами пять дней не приезжала машина, жена Сарсека для нас каждый день готовила бешбармак.

Территория нашего промыслового участка имела довольно сильно расчлененный рельеф, и наш мотоцикл без коляски позволял ездить даже по узким тропинкам, где автомашины и мотоциклы с коляской проехать не могли. Мобильность в передвижении позволяла нам равномерно облавливать как равнинные, так и горные поселения сурков. Удивительным для нас в местообитаниях сурков было обилие очень крупной дикой клубники, ягодами которой мы наедались до отвращения.

Отлов у нас шел хорошо, и через 25 дней мы выполнили свой план добычи в 300 сурков. У многих штатных охотников дела шли не лучшим образом, поэтому охотовед промхоза Н. Кузнецов (его все звали «кузнечик») нам разрешил ловить сурков до залегания зверей в спячку. В итоге мы поймали 880 сурков - значительно больше, многих штатных охотников. При этом качество нашей пушнины было одним из лучших в промхозе.

Наш мотоцикл исправно отработал весь период промысла. Не выдержала нагрузки только камера заднего колеса, на которое постоянно была повышенная нагрузка из-за ежедневной езды с большим грузом сурков по горным тропинкам. По всей окружности по бокам камера была в микротрещинах и не поддавалась склеиванию. Пришлось переставить камеру с переднего колеса на заднее, а в переднее колесо вместо камеры под покрышку мы заложили кошму и нормально отработали до окончания промысла.

К концу промысла к нам зачастил один чабан, у которого была личная автомашина ГАЗ-21 «Волга», на которой он иногда выезжал пасти скот. Из-за отсутствия дорог проехать на ней можно было не везде, поэтому он быстро поломал рессоры задних колес. Мы помогали их укрепить, но ничего лучше «казахской сварки» - стальной проволоки - в наличии не было, поэтому прикручивали рессоры проволокой. Конечно, на «отремонтированной» машине ездил он недолго, и машина в основном стояла у его дома.

Этому чабану очень понравилась наша оранжевая мотоциклетная каска. В то время только ввели в правила вождения для мотоциклистов обязательное наличие на голове каски. Чабан просил продать каску ему. Предлагал даже за нее барана. Поскольку мотоцикл нам был больше не нужен, мы предложили подарить ему каску в придачу к покупке мотоцикла. Он проехал на мотоцикле в каске, сразу согласился и выложил запрашиваемую сумму. В городе за подержанный мотоцикл нам не дали бы и половины этих денег, а в Киров нам везти мотоцикл не было нужды.

В последние дни промысла, разжигая очаг, Саша облился бензином и его просаленные сурчиным жиром брюки загорелись. Спасительным для него стал протекающий рядом со станом ручей, в который он упал. Джинсы с него я снимал вместе с эпидермисом кожи на бедре и голени. У нас была перекись водорода, которой я обработал рану, затем полил ожог сурчиным жиром и забинтовал. Затем каждый день поверх повязки я наносил слой жира, а сверху прикладывал полиэтилен для предохранения брюк от жира. Вдоль ноги мы привязали палку-шину, чтобы не бередить рану при сгибании ноги.

На территории Егендыбулакского района, где мы ловили сурков, всех чабанов и членов их семей периодически обследовали врачи, приезжавшие на специально оборудованной амбулаторной машине. Оказывается, в атмосфере этой местности в пятидесятые годы XX века было произведено испытание ядерной бомбы. В момент взрыва редкое местное население продолжало оставаться на своих местах и про этот эксперимент никто ничего не знал. Видимо, этим можно объяснить множественные уродства у родившихся местных детей: укороченные руки, или ноги и др., которые мы наблюдали в семьях чабанов.

Нашу терапию с ожогом приехавшие врачи одобрили, так как у них более эффективного, чем сурчиный жир, лекарственного средства не было. Когда мы вернулись в г. Балхаш, примерно через 15 дней после ожога, Саша стал жаловаться, что у него под повязкой начался зуд. Мы предположили, что это мухи отложили яйца и там вывелись черви.

В больницу Саша не хотел идти, поскольку его могли поместить в стационар, а через 20 дней нужно было выезжать на промысел ондатры. Мы долго обсуждали варианты этой критической ситуации и пришли к единому мнению: купили бутылку водки и отправились в старую контору промхоза, куда нас разместили на жительство. Саша лег на кровать, а я привязал к спинке кровати его руки и ноги, чтобы при снятии повязки от боли он не ударил меня. Выпили по стакану водки: Саше как обезболивающее, а мне от вероятного стресса. Повязка на ноге была твердой как кора дерева. Ножницами я сделал продольный разрез и стал убирать бинт. Он отделился от кожи очень легко и был как папье-маше. Червей мы не обнаружили, но по всей ноге на месте ожога была молодая розовая кожа.

За благополучный исход операции мы выпили оставшуюся водку. Через 13 лет Саша даже путал ногу, на которой был ожог, так как на коже не осталось никаких следов. В дальнейшем наши наблюдения и исследования врачей ожогового центра г. Луганска показали, что столь эффективное и быстрое заживление ожога второй степени - результат высоких лечебных и регенерационных свойств сурчиного жира.

После возвращении с промысла в конторе промхоза г. Балхаш меня ожидал приятный сюрприз - приехала моя жена, которую до нашего приезда приютила супруга охотника В. Астровского, бухгалтер промхоза Надя (их дети Виталий и Слава впоследствии закончили кировский охотфак и стали охотоведами). Весь сентябрь с женой и С.Семко мы посвятили рыбалке, охоте и подготовке к ондатровому промыслу.

И в эту поездку от лаборатории охотугодий ВНИИОЗ нам вновь было дано задание собрать материал по половой и возрастной структуре популяции ондатры. Промысловый участок нам выделили опять на южном побережье Балхаша, но в другом месте, и он был больше прошлогоднего по площади. Здесь была камышовая мазанка-домик, в которой была даже печка. Мазанку пришлось изрядно ремонтировать, чтобы в ноябре-январе пережить морозы.

В поисках дров среди барханов и камышей мы нашли плантации конопли, которые принадлежали одному из охотников по имени Стае. Оказалось, что ранее он отбывал 10-летний срок в Вятлаге, поэтому нас считал за земляков. Это был добрый малый, но без наркотиков он существовать не мог. Добытую пушнину в контору промхоза он почти не сдавал, так как перекупщики скупали ее по цене в 4-5 раз дороже государственных расценок. Жил в камышах южного берега Балхаша в добротном доме, к нему частенько приземлялись военные вертолеты и увозили браконьерскую пушнину на Большую землю. Кстати, и другие охотники часто пользовались услугами нелегальных скупщиков ондатровых шкурок. Благодаря Стасу у нас не было проблем со снабжением продуктами и даже свежим хлебом.

В середине октября, накануне периода «не лед не вода», Стае привез мне из конторы промхоза телеграмму от декана охотфака В.Г. Сафонова (ее не могли доставить нам ранее на моторной лодке из-за постоянного сильного ветра на озере) о срочном отзыве с практики. В это время Стасу нужно было оперативно переправить пушнину покупателям на северный берег, поэтому он взял и меня в лодку. При крутой волне на перегруженной лодке-казанке мы пробирались ночью в обход сторожевых постов и милицейских катеров. Обычно люди в такую погоду сидят дома.

В конторе промхоза для меня лежали еще две телеграммы с угрозами передачи дела в прокуратуру за уклонение от службы в армии. Через три дня я был уже в Кирове, а 22 ноября 1972 г. - на учебном пункте молодого бойца.

...

Вернуться назад