Статья Л.С. Филатова  (Напечатана в книге "Живая память: о Сергее Маракове" г.Киров, 2013., составитель Н.И. Перминова). 

Чтобы полностью представить образ Серёжи Маракова, воспоминания его друзей, товарищей и коллег по совместной работе недостаточно. Возможно, только книга из цикла «Жизнь замечательных людей» сумела бы в достаточной степени помочь многим людям осознать, каким он был замечательным человеком и учёным.

Познакомились мы в 1-м классе московской школы № 622 на Таганке. Было это в 1937 году. Школа была практически во дворе дома, где жил Серёжа, от меня в пяти минутах ходьбы. Четыре года мы сидели за одной партой.

В мае 1941 года мы окончили 4 класса, а в июне началась война. Всех московских школьников в июле-августе эвакуировали на восток без родителей. Я оказался в Казахстане в интернате, а Сергей вместе с мамой и младшим братом в Оренбургской области.

В июле 1943 года при помощи военных друзей отца моя мама приехала в Казахстан и сумела в военном эшелоне привезти меня домой, в Москву. Я продолжил учёбу в шестом классе своей школы. Серёжа возвратился в Москву примерно через год, и опять мы оказались в одном классе. Снова встретились и уже по-настоящему подружились.

Мы с Серёжей от природы были сильными. Я занимался некоторыми видами спорта, ещё до войны в третьем классе переплывал Москву-реку. В дальнейшем плавание стало для меня главным видом спорта. Мы были два крепыша: Серёжа – как прямоугольник, а я – как треугольник. От Серёжи исходила энергия, мощь, хотя он был менее подвижным, чем я. В нашу компанию входил и Генка Андреев, в то время мальчик бледный, худой и физически слабый. Он жил в одном дворе с Серёжей в подвальном помещении с матерью и двумя сёстрами. О нём хочу рассказать подробнее, так как он много общался с Серёжей, и думаю, что Серёжа от Генки много «впитал» хорошего.

Серёжа учился средне, а мы с Генкой на отлично. Генка окончил школу с золотой медалью, поступил в МГУ на юридический факультет, окончил его с отличием, стал членом Московской городской коллегии адвокатов. Поняв, что эта работа не по его характеру, он окончил вечерний факультет в Московском энергетическом институте, ушёл из юриспруденции в технику. Стал известным человеком в космической отрасли. Ещё учась в старших классах, он в совершенстве овладел английским языком, что в то время было чудом, и в школе лучше всех знал немецкий.

Серёжа жил с матерью и братом Андреем в коммуналке на Воронцовской улице, у них была одна перегороженная шкафами комната. В отличие от меня он помогал матери готовить пищу, занимался домашним хозяйством. И поражал меня тем, как чистил картошку. Не отрывая ножа, срезал кожуру спиралью одной тонкой стружкой. Чистил рыбу. Думаю, что эти навыки он привёз из эвакуации.

Я жил с бабушкой и мамой в отдельной квартире, у нас были родственники в сельской местности, недалеко от столицы. Они всю войну и в тяжёлые послевоенные годы помогали нам продуктами. Серёжа с Генкой у меня бывали часто, особенно когда нас в 1945 году перевели в другую школу № 466 у Рогожской заставы, так как наша стала семилеткой. До новой школы ни на каком транспорте нельзя было добраться, мы шли до неё не менее 30 минут пешком. После занятий приходили все трое ко мне домой (это по дороге) и обедали. Моя бабушка была гостеприимной, жалела всех детей войны. Так мы трое стали почти родными.

Я был озорник, а Серёжа стеснительным мальчиком. Особенно стеснялся девочек. Этим пользовались. Если кто-то наозорничает и учительница спросит: «Кто это сделал?», некоторые ученики показывали на него. А он краснел и молчал, никого не выдавая, не оправдываясь.

В школе почти у всех ребят были клички. У меня даже две – Лошадь и Алик. Первая за работоспособность, а вторая домашняя, как имя она так и осталась на всю жизнь.

Серёже присвоили кличку Слон. Причин для этого было три: большая физическая сила; невозмутимость при возникновении каких-либо нестандартных ситуаций в ребячьей среде (как бы «толстокожесть») и один курьёзный случай на уроке немецкого языка. Учительница неожиданно задала ему вопрос: «Как будет по-немецки слон?» Он засмеялся, а кто-то подсказал: «Дер слон!» И он повторил. Посмеялись, да так и прижилась эта кличка.

Серёжа всегда выделялся тем, что был сильный и спокойный. Поэтому его уважали, а меня боялись. Серёжа никого пальцем не тронул, а я был очень агрессивным. Если считал, что меня незаслуженно обидели или, того хуже, оскорбили, то в дело шли мои руки, а не язык. Если Серёжа нечаянно заденет кого-то, так можно и упасть. У него были крепкие сильные мышцы и запястья рук. Бывало, он брал стул за среднюю перекладину, а не за ножку внизу, на стул клали две-три книжки, и он одной рукой его поднимал. Больше никто из ребят не мог этого сделать.

Ещё до возвращения Серёжи из эвакуации мы в классе придумали «мероприятие», которое получило название «Акция питания». Суть его заключалась в следующем. Каждому ученику бесплатно в день учёбы выдавали один бублик. Мы выпустили «акции питания», то есть каждый ученик, пожелавший иметь «акцию», получал листик бумаги на своё имя и день, в который все ребята отдавали ему по бублику. Очерёдность была определена по жребию, а не по фамилии. Таким образом, примерно раз в месяц один из нас имел 26 бубликов (по числу учеников), которые при реализации на рынке давали значительную сумму. Часть её можно было отдать домой, а другую оставить себе на личные расходы.

Когда Серёжа появился в классе, ему была предложена «акция питания». Он согласился. Бублики мы продавали вместе – приходили на рынок, шли по рядам и предлагали продавцам. Вблизи нас было три колхозных рынка, и реализация бубликов проходила быстро. На полученные деньги приобретали в большом количестве билеты на спектакли, в кино и перепродавали перед началом сеанса. Если билеты оставались, то сами становились зрителями. Мероприятие это считалось тогда аморальным – спекуляция. Но время было тяжёлое. А Серёже  деньги были нужны для охоты, на химикаты для фотодела, он со школьных лет уже увлекался фотографией.

Как-то я позвал его в одну компанию, где в бомбоубежище играли в карты на деньги. Об этом он рассказал своей маме, она его отругала и взяла с него слово, чтобы он карты в руки больше не брал. Несмотря на то, что мы выиграли, Серёжа дал слово и никогда его не нарушал.

Едва ему исполнилось шестнадцать, он стал членом охотничьего общества и меня туда записал. В те школьные годы я был с ним на охоте несколько раз. Запомнилось три эпизода.

Питались после войны плохо. И вдруг однажды Серёжа приносит в школу жареных рябчиков. Мы их с удовольствием съели. После этого он сказал нам, что это вороны! На вкус они были как куры. Он и меня взял на охоту. Пошли за Окружную железную дорогу. Сейчас это Москва, район АЗЛК. А тогда там было болото, пустырь. У меня мелкокалиберка, у Серёжи охотничье ружьё. В этом месте мы несколько раз охотились на ворон.

Второй раз, это было в девятом классе, ездили мы под Солнечногорск. На полях ещё стояли разбитые немецкие танки. Вот там, в перелесках, охотились мы на лесных голубей.

Третий эпизод связан с поездкой на Клязьминское водохранилище, которое снабжает Москву водой. Садились на поезд-паровик ночью. Серёжа уже там бывал и всё знал. Была весна, апрель. Он был одет по-походному. Пробирались через чащу. Оставил меня в удобном для стрельбы месте, а сам пошёл дальше. Я слышал, как он стреляет, и сам тоже стрелял, но неудачно. Хотя без добычи не остался: нашёл подранков  и сложил их в рюкзак. А он вернулся с полным рюкзаком. Идём к поезду, и вдруг нам навстречу попадаются двое с собакой из охраны водохранилища. Отвели в контору, изъяли оружие, записали наши данные, сказали, когда и кому звонить. Через неделю всё же вернули оружие, без штрафа.

Бывал я с ним однажды и на рыбалке. Он пригласил меня за Коломну, на Оку. Ехали на поезде, потом через реку по понтонному мосту вышли на высокий берег. Он достаёт спиннинг и тут же неподалёку начинает вытаскивать одного за другим окуней. 9 штук. А потом убирает снасть. Я говорю: «Может, ещё половишь?», а он отвечает: «Я уже всю стайку взял». Я тогда первый раз в жизни видел рыбалку со спиннингом. Удивился, как это рыба вместо червя хватает железку. Он мне всё объяснил, всему научил.

С этой рыбой мы пошли к его отцу, который жил за 101-м километром от Москвы как политически репрессированный, отбывший срок, но не получивший разрешение жить в Москве. И мой отец был репрессирован и уже расстрелян. Но об этом я тогда ещё не знал, думал, что отец не вернулся с войны. Оказалось, что 26 июня 1941 года, когда меня ночью разбудили, это пришли арестовывать отца. А я, прощаясь с ним, сказал: «Папа, бей фашистов, как Чапаев». Отца, тогда слушателя последнего курса одной из московских академий, вместе с несколькими товарищами по учёбе арестовали на четвёртый день войны, а в декабре 1941 года расстреляли в Саратовской области. Видимо, сказалось то, что значительное время до 1937 года он служил под началом маршала Тухачевского. В 1956 году отец был реабилитирован посмертно. Такое было время в стране. Только в нашем дворе было сорок ребят и девчат, чьи родители были осуждены как «враги народа».

Выяснилось, что наши судьбы были схожи. Мы оба остались без отцов – я полностью, он частично. Но его отец, пройдя через ужасы лагерей, всё же увидел своего замечательного сына.

Мы были как братья. Он был и остался единственным человеком, который знал обо мне всё. Иногда мы уходили гулять к Таганской тюрьме. Там было мало народу, и мы гуляли беседуя. Мы никогда не курили, не матерились. Он знал, куда пойдёт учиться после школы. И когда поступил, пригласил меня к себе в Балашиху, в пушно-меховой институт, где с упоением рассказывал, какая интересная работа его ожидает в будущем.

Я же, как сын врага народа, окончивший школу с серебряной медалью, дающей право поступления в любой вуз, смог поступить только в шестой институт – технический, а не туда, куда хотел. Из пяти вузов документы возвращали без каких-либо объяснений, на мои письма просто не отвечали.

После окончания институтов мы разъехались. Иногда наши приезды в Москву совпадали – я приезжал из Вологодской области, а он с Командорских островов.

Однажды я хотел его удивить, рассказал о своей работе в тысяче километрах от Москвы, в 250 километрах от железной дороги. Но после его рассказа о работе на острове Медном в далёком Тихом океане за 11 000 километров от нашей Москвы, я понял, что мы в разных весовых категориях. К тому же он привёз оттуда в подарок трёхлитровую банку с красной икрой. Икру ели столовыми ложками, практически без хлеба. Такого больше в моей жизни не случалось. Думаю, что за всю жизнь я столько вообще её не съел.

Серёжа любил Москву и пользовался любым случаем, чтобы приехать, мы всегда старались встречаться. Я человек компанейский, бывало, приглашал его к своим друзьям, и он увлечённо рассказывал о природе, о том, где побывал и что повидал.

К тому времени я уже прилично играл на трофейном немецком аккордеоне, который с фронта привёз друг нашей семьи. Мы пели песни, любимые с детства – дворовые, такие, как «В нашу гавань заходили корабли», военные, и он очень любил романсы. Особенно «Гори-гори, моя звезда», а из лирических песен «Услышь меня, хорошая».

Вспоминается одна история. Приезжает как-то Серёжа в Москву, даёт мне какие-то шкурки. «Алик, это подарок от нас двоих: меня и трижды Героя Советского Союза Александра Покрышкина. Он был со мной на охоте на озере Балхаш. Это шкурки ондатр из охотничьих трофеев лётчика-аса. Сшей себе шапку». Я так и сделал и носил её до тех пор, пока она на голове держалась.

Мы вместе отмечали наши полувековые юбилеи – мой в Москве, а его в Кирове. Я приезжал к нему на юбилей в Киров со своим аккордеоном.

Он был честным, трудолюбивым, верным и, уже будучи известным учёным, оставался скромным человеком. Не спешил с защитой докторской диссертации, хотя мог использовать знакомства и форсировать события. Последние 22 года своей трудовой деятельности я работал заведующим лабораторией в одном из московских научно-исследовательских институтов. Потому чётко представлял, какое важное значение для будущей научной работы имеет диплом доктора наук. Но на мои неоднократные напоминания и аргументы, что время идёт, текучка ежедневной работы затянет, что нельзя тянуть с таким важным, хотя и формальным для учёного делом, как защита диссертации, он отвечал примерно следующее: «Мои книги больше дадут практической пользы сотням тысяч читающих, чем докторская диссертация, лежащая на полке и представляющая интерес для узкого круга специалистов».

Он осознанно посвятил всю жизнь природе, он её любил и старался эту любовь передать людям. Но сама природа не дала ему поблажки, лишила возможности использовать полностью заложенный в нём потенциал. Он ушёл в расцвете сил. А я думал, ему не будет вообще износа.

Для меня Серёжа Мараков не умер. Просто он стал жить от меня чуть дальше острова Медный. И в другой жизни мы обязательно встретимся и будем вечно вместе.        

Вернуться назад